Слово Гиппократа

Одержимый Гиппократом

Рейтинг:   / 1

ПлохоОтлично 

Просмотров: 6735

«Пока существуют врачи–

бессмертие невозможно»

(шутка)

 – Валерка! Ты когда свою больницу закроешь? Отец заждался, спрашивает: «Где там Пилюлькин запропастился?».

– Да знаю я, мам, знаю. Еще чуток!

Валерка, он же Пилюлькин – как нарекли его за раннюю страсть к врачеванию – завязал последний узелок. Птичья шина плотно прилегла к крылу. Воробей, не понимая этой пользы, рвался из руки и больно щипался.

Отец шел впереди, расставив ноги. Плавно делая отмах, резко пускал косу в полукружье: низко срезанная трава с влажным аханьем падала набок, сбегаясь в валок. Поле широко пестрело разноцветьем одежды – шли съемки шолоховского «Тихого Дона».

Осень 1958 года в Ростовской области особо порадовала тех, кто любит землю: гроздья наливных яблок обламывали ветки, оголенные арбузы и дыни валялись в засохшей ботве, переспелые колосья нив торопили с жатвой.

Валеру ничто не радовало: он не добрал всего один-единственный балл в конкурсном отборе в медицинский институт. Но где-то что-то произошло: пришла телеграмма, извещавшая о начале пятилетней учебы.

Главный врач района встретил молодую пару с воодушевлением. Еще бы! Сразу два дипломированных стоматолога!

У людей не только болели зубы. Начинающему специалисту досталось все и сразу от родной стоматологии до общей хирургии и гинекологии.

Ночное дежурство, разъезды, кабинетная работа. То здесь, то там. Через год Валера уже заместитель главного. Он прошел хорошую практику амбулаторной хирургии, стоматологии. Но настоящая работа ждала впереди.

– Сам умеешь – учи других! – сказал главный. – Займись оргработой. Район большой – сто туда и сто сюда, а на местах не медицина – убожество. Справишься?

– Попробую, – скромно сказал Валера.

Правильно ответил. Организовать – не зубы рвать. Можно быть классным профи, а организатором нулевым. Потому каждый должен рубить дерево по себе.

А на сей день нет основного: денег, кадров, времени и дорог. Есть больные: дети, пожилые и еще беременные женщины. Медпомощь – ближе к ним. Особо тяжелых – в центр.

К 26 годам у Валеры появились контрастные морщины на лбу – признак не проходящей озабоченности.

Через три года главный «обрадовал»:

– Валерий Андреевич, у тебя все получается. Будешь за меня. Мне пора уходить.

Работать замом всегда легче. Он всегда за спиной начальника. Высунется – и опять за спину. Главный – за все главный, за все в ответе. Теперь рабочий день Валерия Андреевича начинался с …кочегарки. Кочегарные люди, казалось бы, не имели никакого отношения к медицине. Напротив! И тоже надо было «лечить» и с раннего утра, и особенно ночью.

– Выйдите, пожалуйста, – вежливо обращался Валера к находившимся в котельной женщинам.

– Господи, что мы мата не слышали, – бормотали они, покидая теплое помещение.

Далее следовали больничные обходы, планерки, консультации, представительства в советских и партийных органах, командировки, семья.

Вот – семья. Супруга Альбина Михайловна организует первый в районе зубопротезный кабинет. Ищет помещение, кадры, оборудование; лечит внимательно, всегда с улыбкой и доброжелательностью, а еще успевает родить сына. Пока одного, а больше – как оказалось потом, – было некогда.

Тобольский район – не медвежий угол, но заповедных уголков для охотника-рыболова тьма. Кое-какие угодья успел рассмотреть и Валерий Андреевич. Появились и первые фанаты-любители природы, стали сбивать врача с панталыку. Да как не выпендривайся, а жизнь человеку дается только один раз, и прожить ее лучше на природе! В жизни все покупается и продается на время. Хочешь быть хорошим врачом – отдай время, охотником – отдай, семьянином – тем более…

Я опаздывал, чего страшно не терпел. Торопятся люди неорганизованные.

Оставив газик прямо напротив парадного, стуча каблуками сапог, я влетел на второй этаж. В гардеробной – никого, низкая дверца-калитка изнутри закрыта на шпингалет. Прыгнул, лег на бок, дотянулся до щеколды.

В приемной малолюдно. Из кабинета выкатился, прихрамывая, предрик Самойлов, с напускной грозностью обвел всех взглядом и энергично подал мне руку.

– Здорово! – сказал, как отрубил и вдруг резко дернул. Я подался на него и наступил сапогом ему на ногу.

– Фу, ты!– морщась от боли, примирительно сказал он. – Так вот ты какой, наш главный милиционер! Звезды на погонах уж очень мелкие, а?

– Зато много и по всему погону, – парировал я.

– Знакомься: наш главный врач Филонов Валерий Андреевич…

Элегантный молодой человек в штатском, с безукоризненной прической мне понравился. На заседании исполкома мы сидели рядом, шушукались, плохо слушая что-то о комбикормах, семенном фонде и пьяных скотниках.

– Ну, вы, бузотеры! – сказал Самойлов, оставив нас после. Давайте в Заболотье. У меня вон полный стол жалоб на медицину. А ты – знакомься с районом!

– Не возражаю, – обрадовался я. – Только надо согласовать с городом, я ведь и там член исполкома.

– Наплевать мне на город! – разозлился предрик. – Сутки на сборы!

– Пошли, пошли, – дружески подтолкнул меня Валерий под бок.

И я почувствовал в том месте, в боку, острую боль. Врач пристально посмотрел мне в глаза. Так смотрит рефери на ринге после пропущенного сильного удара. Но я справился, отмахнувшись. За ночь бок разболелся не на шутку, и я сообразил – виной тому гардероб.

Наутро после суточного разбора «милицейских полетов», морщась от боли на каждом ухабе, приехал к Валерию.

Дверь кабинета была в постоянном движении: люди сменяли друг друга, проходя беспрепятственно мимо секретаря – полной шатенки, которая в знак согласия только кивала головой.

– А, вы? – спросила она, отчего-то, смущаясь.

Я доложил по форме, она исчезла за дверью. Вскоре вышел главврач, заставляя секретаря выглядывать из-за его спины.

– Говори, – так же участливо заглядывая в глаза, тихо сказал он, когда мы остались наедине.

Он ощупал больное место. Вздохнул.

– Перелом, перелом последнего ребра. – Болит? – еще раз спросил сочувственно, будто ребро принадлежит ему.

– Сейчас потерпи.

И тут же вызвал старшую сестру. Официально и сухо.

От неожиданной строгости у меня все насторожилось внутри. «Господи, что он собирается делать со мной?» – запаниковал я, хотя физическую боль переносил стоически.

И тут я заметил разительную метаморфозу в моем новом друге: высокий белый колпак – до бровей, отутюженный, еще более ослепительно-белый халат, не скрывающий атлетизм фигуры.

«Нет, это не тот мачо, у Самойлова! Еще бы ему большой скальпель в руку!».

Не зря говорила мне мать:

– Толькя, не ходи по больницам! Хворь найдуть и положуть…

По-деревенски доброе лицо старшей сестры, степенной, в годах, несмотря на традиционную униформу, сразу сняло стресс.

Коллеги говорили вполголоса, вылетали латинские термины. Младшая по рангу быстро удалилась, вернувшись с небольшим разносом.

– Это выпить до дна, этим – сразу запить, – приказал доктор, подавая первую мензурку.

Я выпил нечто прозрачное, пахнущее спиртом, и запил приятно сладковатым.

– Ну, как ты? – спросил доктор через некоторое время у меня, подозрительно притихшего.

– Хо-ро-шо,– откровенно хмелея, признался я.

– Вот так и лечись, – улыбнулся Валера. – Извини, диагноз у тебя для терпеливых: ни гипс наложить, ни тугую повязку. Гематома. Ее рассосать надо…

Не больница – Смольный. День открытых дверей. Никакой передышки. Сельский люд просящее-почтителен. Кому-то нужны дефицитные лекарства, положить родственника на лечение, пройти обследование. Медики профессионально скупы. Речь о дифтерии, глистных инвазиях, туберкулезе, интенсивной терапии, брюшном тифе и т.п. Главный мрачнеет, морщит лоб, иногда опускает глаза и глубоко вздыхает, будто в неисчислимых проблемах есть его вина.

Нет, не мой характер! Ни разу не сорвался, не треснул кулаком по столу.

Наконец поутихло.

– Схожу посмотрю больного. Я быстро…

И правда вернулся скоро.

– Нужна ринопластика, – зачем-то доложил мне.

В судебной медицине я такого термина не встречал.

– Тебе не грозит. Это из области челюстно-лицевой хирургии…Ну вроде все! Пойдем ко мне, пообедаем. Альбишка борщ с вечера сварила…

Выехали точно в назначенное время, еще затемно. В газике тепло, и мы сняли полушубки.

– Как ребро? Самойлову доложил? – озаботился Валера.

– Ребро – терпимо. Самойлову доложил. Обрадовался: субординацию, видно, любит. Сторожится: ты говорит, попугай там лодырей и пьяниц!..

– Подожди, вот придет лето, он нас отправит коров доить, надои повышать!

– Это как? Мы что с тобой – специалисты по титькам?

Городские постройки далеко позади. Свет фар вырывал из тьмы расчищенную от снега дорогу от поворота до поворота. Ровно, монотонно урчал двигатель, шипел из калорифера теплый воздух; казалось, мы зависли на месте, лишь дорога торопится нам навстречу, под колеса.

Валера слушал молча. Уже давно наступил рассвет, а я все, захлебываясь, рассказывал об охотах в Пуровском районе.

– А как же ты бросил такой кайф?

– Партия приказала.

– Партия – дело святое. Я, конечно, охотник начинающий. Но уже на медведя ходил. По просеке шли. Ветрище дикий! Слышим вдруг – медведь ревет. Будто бы на дерево залез и ревет. Мы ружья наизготовку шли-шли, вот уж просека кончилась, деревьев нет, впереди – болото, кой-где сосенки. Стали, слушаем. Взревело на болоте. Еще прошли, смотрим – трелевочник! Увяз в болоте и ревет!

Долгий разговор – короче путь.

В Лайтамак прибыли к обеду, разошлись по своим делам.

Поздним вечером Валера, расстроенный донельзя, нашел меня в колхозной конторке.

– Народу – прорва! И все с больными зубами. Устал рвать. И новокаин, в аккурат, закончился.

– Хорошо, что не все знают, что ты еще и аборты делаешь!..

– Жрать хочу, как волк! Пошли-ка, Толик, ужинать. Нам такую уху из карася сварили! Настоящую, по-татарски!

Но тут зашел человек и сказал, что издалека привезли больную.

Больная – черноволосая девушка ждала в фельдшерском пункте.

– Будешь ассистировать!– сказал Валера. Держи лампочку сбоку, чтоб я видел полость рта.

Доктор качал головой.

– Как зовут?.. Ну, что, Азиза, удалять надо: не зубы у тебя – одни пеньки. Сейчас вот обезболить нечем. До завтра потерпишь?

Больная замычав, замахала руками. На лице гримаса боли.

– Ладно, – решительно сказал доктор. – Сколько лет? Двадцать три?

Стоматолог налил в мензурку 50 мл «анестезии».

– У нас, сельских медиков, как на фронте, – пояснил он.

Через некоторое время операция успешно завершилась, и я мог вытереть пот со лба…

Не совсем верно, что старый друг лучше новых двух. Где они – наши старые друзья? Одни ушли в мир иной, другие – уехали, а многие перестали быть друзьями.

Все свободное время мы проводили вместе: нас сближало намного большее, чем разнило.

Тогда мы не знали, что впереди у нас – четверть века настоящей мужской дружбы.

Я уезжал, возвращался, и снова меня тянуло в дорогу – безукоризненно срабатывали черты характера. А он – все лечил. И ждал. После очередного моего отъезда замыкался в себе, надолго терял аппетит – так, по секрету, говорила Альбина.

Наши встречи – наши праздники. Мы устремлялись на природу. Реки, безымянные озера, тайга. И здесь вдали от цивилизации, он оставался «Пилюлькиным». Я становился пристальным объектом его профессионального внимания. Он даже радовался, если я ранился, или в меня впивался клещ. Как-то у меня застряла в горле рыбья кость. Из алюминиевой проволоки он сделал пинцет и искусно удалил инородное. Рассмеялся:

– Теперь этот инструмент в Музей первобытной медицины!

Однажды он предложил:

– Давай покажу свое хозяйство!

И долго водил меня по больничным апартаментам. Просторно, светло, чисто.

– Да он еще скромничает,– сказала Альбина за ужином. – Есть несколько тостов: за ординатуру, следующий – за присвоение высшей категории по организации здравоохранения, можно – за приглашение в Америку для обмена опытом. Он у нас еще и депутат областного Совета и…

– Ладно, – остановил свою супругу Валера. – Давайте начнем по порядку, чтобы не забыть…

Он, не скрывая, завидовал мне, умеющему круто менять жизнь. Человек цельный, одержимый Гиппократом, он умел и хотел только лечить.

Там у лесных костров, в урманных избушках, где человеческая душа распахивается настежь, он иногда признавался:

– Начинаю уставать. Надо меняться самому, менять стиль работы… А больше устаю от формализма, чиновников, подсиживаний… Просто хочу лечить. Свою бы больничку, специализированную на 15–20 коек и все!

– Что мешает, друг мой?

– Многое. Ты – охотник, сам по себе – вольный казак! А эффект здравоохранения – в профессиональном коллективе. Его сразу не родить. Так вот: подумаю, подумаю и со своей частной идеей угасаю…

Да, за гранью официоза человек выглядит иначе. Многогранность каждого, как говорят, проявляется в трех ипостасях: что он думает о себе, что о нем думают другие, и что он есть на самом деле.

Охота – великая страсть, и она дана была Валере, казалось бы, в противовес выбору. Но там, далеко от асфальта, он мог стать другим: задумчивым, сомневающимся, слабым. Сама природа – врач.

Умение анализировать себя со стороны, оценить беспристрастно помогало ему вернуться с новыми идеями…

Мы поссорились всего один раз. Так, по мелочи. Переживали болезненно. Первым примиряется тот, кто сильней. Через день мы встретились. Ссора – не для друзей, ибо это рана, разъедающая душу.

– Прости за нескромность, – заговорщически сказал Валера. – Есть хороший повод отметить мою тридцатилетнюю каторгу в должности главного!

– Против – нет! Господи, как летит время! А мы даже не успели постареть!

Пробку потеряли, и недопитую бутылку коньяка приткнули тальниковым сучком. Это было вчера.

А назавтра его не стало. Мгновенно, непоправимо.

1996 год. Май. День Победы.

Я шел за открытым гробом. Было ветрено и неуютно. Из низкой тучи вдруг посыпались снежинки. Распахнувшись белыми халатиками, они ложились на умиротворенное лицо моего друга, в заколдованном танце кружились вокруг нескончаемо длинной процессии.

Я стал смотреть в небо, поверх невозможно происходящего на Земле. Небеса милостиво ответили липкими хлопьями, позволяя не скрывать слез.

Ты ушел в мирозданье,

Ни звука, ни всплеска.

И ни запаха горькой полыни.

И ни мысли, ни света,

Ни тепла и не стыни…

Только с болью угасшее эхо.

– Нет, неправда! – кричит во мне. – Никуда он не ушел!

Он, призванный лечить, остался в неиссякаемой людской памяти, в бессмертии Добра.

Анатолий Кондауров

• < Назад